30 января в Челябинском летном училище повесился курсант Никита Самитов. Сразу же было возбуждено уголовное дело по статье «доведение до самоубийства». После того, как тело было передано родственникам Никиты, от них полетели страшные сообщения о том, что у первокурсника разбиты губы, нос, на теле были ожоги от окурков. Родители решили разобраться во всем на месте, через несколько дней в Челябинск приедет мать курсанта, Валентина Самитова.

Сегодня утром мы получили от нее письмо, которое решили опубликовать (текст и орфография оригинала сохранены).

Письмо матери

Как было сообщено командованием, 30 января 2007 года мой сын Никита Александрович Самитов, курсант I курса Челябинского высшего военного авиационного училища штурманов, находился в наряде по столовой. В течение дня добросовестно выполнял обязанности по службе. После 16 часов закрылся в туалетной комнате столовой, где совершил суицидный поступок через повешение.

В течение часа, после получения данного известия я связалась с командиром роты № 6, в которой обучался мой сын. А.А. Тюменцев уверил меня, что последние два месяца сына никто не трогал пальцем, и на его теле нет ни одной царапины, в чем я смогу сама лично убедиться, когда он доставит тело домой.

Однако за два часа до трагедии я разговаривала с сыном по телефону. И он мне в очередной раз (второй случай, когда после 21 января говорил мне подобное) пожаловался, что ему там плохо, не называя причины «плохого», уточнив лишь: правды мне никогда не скажет, и я о ней не узнаю. При этом сильно хлюпал носом в телефон, объясняя, что простыл. В связи с этим мы с мужем решили осмотреть тело сына по прибытию его в Иркутск. Для этого официально обратились с заявлением к прокурору Иркутского гарнизона. Вместе с сопровождающим тело сына майором Тюменцевым сразу же проехали в СМЭ Иркутского гарнизона. Там в присутствии трех экспертов, следователей, заместителя прокурора Иркутского гарнизона Р.И. Луврикова, понятых и трех родственников – мужа, моего родного брата и Никитиной тети был вскрыт цинковый гроб и осмотрено тело. Было обнаружено, что на спине имеется большая гематома, полученная от удара толстым тупым предметом. В области левого предплечья – следы от ожогов, один из которых свежий, как от тушения сигареты. Аналогичная рана на левом ухе, губы и нос разбиты. В области правого глаза незажившая гематома и внутренний кровоподтек и т.д. При этом эксперты, осматривающие тело сына, сразу же пояснили: все повреждения на теле получены при жизни. Кроме незначительных ссадин на локтевых суставах, которые могли образоваться при поклаже тела на носилки, в гроб и т.д.

На мой вопрос Тюменцеву: «В чем дело? Ведь Вы меня уверяли, что на теле сына я не увижу ни одной царапины» – тот ответил: «Не знаю, откуда все. Возможно, это в морге, в Челябинске. Раньше все было чистым». Такой же вопрос я задавала командиру училища генералу С.Н. Хоронько. Он дал примерно аналогичный ответ, утверждая, что лично выходил на место и ничего подобного на лице сына он не видел. Тогда вместе с мужем мы попытались прояснить ситуацию через прокурора А.А. Двинянина и следователя Челябинского гарнизона. Ответ был таким: «Лично осматривали тело. Ничего подобного не было. Возможно это в морге. Разве мы не знаем, как обращаются там с трупами?». Мне оставалось ответить прокурору лишь то, что в морге, конечно, только и делают эксперты – бьют трупы и тушат о них сигареты.

Сегодня я пишу это письмо, так как командование училища ничего не придумало лучше, как избрать версию суицида. Якобы, наш сын не хотел учиться, его заставляли родители. И вообще он поступил туда по их воле и требованию и т.д. Это ничем неоправданная ложь! Хотя все средства хороши, чтобы защитить свой мундир. Несмотря ни на что, даже на смерть 16-летнего ребенка. Ведь он не их дитя!

Никита с детства мечтал быть военным. С пятилетнего возраста заставлял нас покупать ему камуфляжные костюмы. В семейном архиве имеются фотографии, подтверждающие данный факт. Он хотел быть похожим на папу и служить только в десантных войсках. Мечтал побывать в большом, голубом небе. Он интересовался Рязанским десантным училищем, про которое, начиная с 7 класса, я стала узнавать информацию. Так повернулась жизнь, что после окончания Иркутского государственного медицинского университета наша дочь Маша вышла замуж за военнослужащего. Зять Валерий проходил и до сих пор проходит службу в Челябинском полку. Они уехали жить и работать в город Челябинск. И тогда Никите было предложено посмотреть летное училище именно в Челябинске. «Все равно будешь летать, – я так говорила сыну. – Там Маша, тебе лучше будет». Тем более сын с детства тянулся именно за сестрой (разница в возрасте 10 лет). Она была для него второй мамой. В 10 классе я его специально отправила в гости к дочери, где основной целью было посмотреть это училище. Помню, как он приехал и взахлеб рассказывал, какое оно большое, какой красивый плац с самолетом, какой спортзал. У него появилось стремление готовить себя для поступления именно в это училище. И Маша рядом. Так был сделан выбор.

В 11 классе Никита на зимние каникулы вновь уехал в Челябинск. Сходил в приемную комиссию училища. Взял список документов, необходимых для поступления, методические брошюры, по которым стал готовиться. В феврале 2006 года сам пошел в Тулунский военкомат, сделал заявление о желании поступить в это училище. Сам, подчеркиваю – САМ (я по роду своей работы с 2004 года ездила в город Тайшет) стал собирать все справки, начиная с домоуправления, милиции, больниц, налоговой, и заверять их в нотариальной конторе. Сам полностью проходил медицинскую комиссию, ездил по больницам. Когда все подготовил, увез в военкомат. Вернувшись оттуда, обратился ко мне с улыбкой: «Мама, меня сегодня в военкомате спросили: а если у меня родители? Я всегда один да один».

Таково было его стремление поступить и учиться. Какой он был счастливый и гордый, когда его зачислили, когда надел форму. 2 сентября, находясь у него на присяге, я видела счастливое лицо сына: в форме, с автоматом в руках! Свершилось то, о чем мой сын мечтал с детства. Не скрывая своей радости, он наказал мне: «Приедешь, увидишь моих (имея ввиду одноклассников, учителей), обязательно покажи фотографии, пусть посмотрят, какой я в форме». Все было хорошо. Разговаривала с ним еженедельно по телефону. Всегда счастливый голос. «Нравится?». «Да, нравиться. Все хорошо, все нормально».

В связи с изменением работы, сменили место жительство, переехали жить в город Байкальск. Он ждал зимних каникул, чтобы посмотреть Байкал. Всегда спрашивал: как устроились, как Байкал, далеко ли от дома и т.д.

Приехал на зимние каникулы. Встретили мы его первого числа. Все хорошо. Он с уважением рассказывал о своем замполите роты Галиахметове, что он очень интересный человек, что хорошо, что попал в роту Тюменцева. Только один прапорщик у них (так и говорил) «с тараканами в голове». Когда спросила – почему, ничего конкретного не пояснил. Лишь сказал: «Мама, ведь ты всегда сама говоришь: на больных людей не обижаются и внимания на них не обращают». Все было прекрасно. Восьмого числа мы его проводили. Хотя он мог уехать и десятого. Но он рвался в училище, боялся, как бы не опоздать: «А вдруг поезд задержится, – говорил он, – и я не успею. А так сутки побуду у Маши, мне надо еще кое-какие конспекты переписать». 12 января мне позвонила дочь и с жалобой на Никиту сказала: «Мама, представляешь, он, чуть ли не с утра, готов был рвануть в это училище. Соскучился, видите ли».

Действительно, 12 января Никита мне позвонил сразу же после обеда (по иркутскому времени) и «доложил»: «Я в училище. Все хорошо». В ответ спросила: «Чего так рано уехал?». Он мне: «Подготовиться надо, сегодня же построение». 15 или 16 января снова разговор. «Как дела?». «Все нормально, только скучаем». Интересуюсь: «Кто?». Он отвечает: «Все. Из дому же приехали, делимся впечатлениями». Настроение бодрое, голос довольный. Никаких признаков тревоги.

И вот 21 января, в воскресенье вечером, как гром среди ясного неба: «Мама, мне здесь плохо, тяжело». Я: «В чем дело, что случилось?». «Да, наверное, это не мое. Может, лучше в какое-нибудь другое училище». И далее – какие-то детские объяснения. Разговаривал в этот вечер и отец с ним, убеждая, что везде есть трудности, но их надо пережить. Пытались выяснить: «Тебя кто-то обидел?». Он ответил: «Нет». Вроде немного успокоили его. Но тут же позвонила дочери и зятю, попросив их немедленно сходить к Никите и выяснить, что произошло. Через день, я хорошо это помню, был вторник, мне позвонила дочь и прямо в телефон сказала: «Ты знаешь, мама, Никита «встрял». Я: «В чем дело?». Она объяснила, как пояснили командиры: его старшие по возрасту 19 января отправили за водкой. До этого он, якобы, им не подчинялся, а тут пошел и попался патрулю. Сразу пытался объяснить, что водка его. Но ему не поверили и, как я понимаю, заставили сказать правду. Спросила Машу: «Командиры разобрались, все нормально?». Дочь меня заверила, что да. В этот же день я попыталась связаться с командиром роты А.А. Тюменцевым по телефону, который был указан в пригласительном билете на присягу. Это оказался коммутатор, по которому меня с ним так и не связали. Во-первых, плохая слышимость. И Тюменцева на месте, как мне отвечали, не было. Я попросила дочь узнать его сотовый телефон. И 27 или 28 января (не помню) до него дозвонилась. Он сразу спросил: «Но Вы, наверное, в курсе, Вам родственники рассказали, что произошло?». Я ответила, что вкратце да. Он меня уверил, что разобрались. У Никиты с учебой все нормально, претензий к нему ни по учебе, ни по поведению нет. Просто просил меня, чтобы я его поддержала и убедила: за себя надо стоять тверже. До этого с Тюменцевым или каким-либо другим командиром я никогда не разговаривала, так как в этом не было никакой необходимости, не общалась и благодарственных слов в их адрес не высказывала. Просто просила, чтобы конфликт был исчерпан. При этом я попросила Тюменцева, чтобы он наказал Никите немедленно позвонить домой. Однако звонка от него так и не было.

В тот злосчастный черный день 30 января около четырех часов дня по иркутскому времени Никита позвонил мне. Я спросила: «Как дела, почему не звонил?». Он ответил, что была операция «Вихрь-Антитеррор» и ему здесь плохо. Стала настаивать: «В чем конце концов дело, почему плохо – обижают?». Он ответил: правды мне не скажет, и ее я никогда не узнаю. Стала его убеждать, что переговорю с Тюменцевым, Машей, Валерой. На что он отрезал: «Не вздумай звонить Тюменцеву или какому-нибудь командиру. Скажу им, что ничего подобного тебе не говорил». Он сильно хлюпал носом и утверждал, что простыл, мол, болеет полроты. Я ему: «Никита, но ведь нужно учиться, нужно стараться, если нет к тому серьезных причин, и все будет хорошо». Затем добавила: «Сейчас нахожусь в командировке. В воскресенье созвонимся, посоветуемся с отцом и если что, я приеду». Тут же позвонила дочери, зятю попросила немедленно связаться Никитой, по возможности съездить в училище и в конце концов разобраться. В течение часа дочь с зятем отзвонились, успокоили меня. Все нормально, просто у него какой-то юношеский порыв. Пообещала мне, что на следующий день, то есть 31 января, зять сам пойдет в роту, посмотрит и разберется в чем дело. Однако в десятом часу вечера мне сообщили о самом страшном, что произошло. А еще через два дня, то есть 2 февраля, я увидела тело своего сына с признаками физического насилия, чего не увидели ни командиры, ни эксперты, ни прокурор, а родственники, простые люди, сотрудники военной прокуратуры Иркутского гарнизона.

Ни командир училища, ни челябинский военный прокурор в первоначальных разговорах, оказывается, не знали о задержании патрулем сына 19 января с водкой. Тюменцев в беседе со мной не отрицал того факта, что Никита рассказал правду. И отцы-командиры нет, чтобы разобраться, просто подставили 16-летнего ребенка. И сегодня, дабы в очередной раз очернить кого бы то ни было (только не себя!), несмотря на смерть ребенка, отмываются, очищаются. Нет слов. А замполит училища Ришат Сафиуллин всем СМИ заявляет, что фактов физического насилия или неуставных отношений не выявлено. Совесть есть у Вас, товарищ замполит? 19 числа великовозрастные детины отправляют 16-летнего ребенка за водкой – это ли не уставные отношения? Как Вы можете отрицать данный факт, если он был в действительности? Как сегодня Вы все мне объясните следы ожогов от сигарет на теле моего сына? Это что, тоже уставные отношения? Или таким образом родители, находясь в Иркутской области, заставляли сына учиться? А следы от побоев на лице и иных частях тела – это откуда?

Я отправила сына к вам учиться, а не в армии служить. А если это все взаимосвязано, как отмечает командир училища Хоронько, курсант Самитов в 16 лет присягнул Отечеству, которое об него, я не побоюсь этих слов, сегодня потушило сигареты, избило и создало такие условия, в которых ребенок дальше находиться не смог. Если он решил сам, в чем я глубоко сомневаюсь, свести счеты с жизнью, то это только лишь потому, что не пожелал дальше быть униженным, оскорбленным, физически и психологически подавленным. Ведь он мне еще в последнем разговоре сказал: «Был бы я постарше, все бы было по-другому». Вот так! Я пишу это письмо со слезами на глазах и невыносимой болью в сердце. Но где-то в глубине души теплится надежда – правду мы узнаем. Правду должны знать все: матери, отцы, родные и друзья! Какой бы страшной она не была.

Валентина Валентиновна САМИТОВА